ВОЙЛОЧНАЯ ЗАИМКА

ТОМСК-ГОРОД ИСТОРИЧЕСКИЙ
Газета «Красное знамя»
28 сентября 1991 года № 193 (21313)
г. Томск

Улица эта начинается с неприметной тропки, вильнувшей за мостом через Ушайку, в заросший травой овраг. Первый дом улицы остается у гудящего машинами Комсомольского проспекта, и через две минуты ходьбы попадаешь в удивительный мир, где аккуратные усадьбы с поленницами дров у ворот, палисадниками; рябинами, голубятни с распахнутыми дверцами остались такими же, как, наверное, и сто, и двести лет назад. Название улицы необычное — Войлочная заимка. Поселились здесь служилые люди, как только начал расти Томск, и занимались они важнейшим делом.

Каждой лошади, хоть казацкой, хоть крестьянской, нужен был войлочный потник под седло. Окрестным татарским племенам войлок требовался для шатров и кибиток Кошмой от мороза к сырости затягивали бревенчатые стены внутри избы. Даже от гниения оберегал войлок деревянные укрепления, когда обматывали им концы бревен, закапываемых в землю. Вот и работали по правому берегу Ушайки мастеровые люди, которым речная вода для промывки шерсти нужна была постоянно в больших количествах.

И в скорости стала продолжением Войлочной заимки рядом застроившаяся улица Войлочная, тоже сохранившая свое древнее название и до сих пор оставшаяся односторонней. Когда-то дома ее вытянулись вдоль речки, и так стоят в один ряд. Берег тут был пологий, сухой, очень удобный для полоскания шерсти.

— Я вот знаю, что мой дед скорняком был, — вспоминает семидесятитрехлетний Михаил Лаврентьевич Григорьев. — Знаю, что с братом они наш дом построили и еще есть их сооружения. А вот про войлочное дело даже и не слышал.

В соседях здесь живут столетиями, знают друг друга поколениями. Есть в доме Григорьева кованная кузнецом детская кроватка со съемным коробом, в ней вырос старший брат Михаила Лаврентьевича, умерший в восемьдесят лет, росли свои дети и внуки, росли соседские ребятишки. Такая прочная, что еще на век хватит. А воспоминанием о войлочном деле остались лишь полосы кошмы, набитые в проемах дверей от холода. Хотя скорняжное производство имело самое непосредственное отношение к войлочному.

Лет сто пятьдесят назад кустари делали здесь войлочные шапки, напоминавшие панамы, любимые сибирскими крестьянами за то, что летом с такого головного убора дождь скатывался, а зимой тепло держалось. Для особо модных и дорогих шапок употреблялся лишь волос пушных зверей: бобров, белок, зайцев. Обрезками этих шкурок и снабжали скорняки шапочников. Те стригли волос, причем наиболее ценные шкурки даже брили. Скатать прочный пласт искусство сложное и трудоемкое. Сохранился рецепт жидкости, которая увеличивает способность волос к сваливанию: «Взять 64 части азотной кислоты, 8 частей ртути, 4 части белого мышьяка, 2 или 3 части двухлористой ртути и все это разбавить тремя объемами воды». Назывался этот рецепт «Настой шляпочников» и хранился в секрете. Свернулось и заглохло кустарное войлочное дело здесь лет сто назад, когда появились в Томске специальные фабрики. Но еще долго промышляли мастера катанием валенок, осталась до сих пор в ином дворе избушка без окон, но с трубой, где при жаркой температуре вручную утрамбовывалась шерсть. Валенки получались легкие, с высокими голенищами, удобные в ходьбе по любым сугробам и пользовавшиеся особым спросом у извозчиков. Владельцы коней здесь не селились; подъезды были крутыми, но Юрий Михайлович Ростовцев, который уже четвертое поколение живет на этой улице, говорит:

— В нашей семье не было ни дня без лошади. У меня и сейчас пара на дворе.

Фамилию Ростовцевых семья получила тоже здесь. Дед был родом из Ростова, там крестьянствовал, а Томск пришел в кандалах с арестантской партией. Сослали его в Сибирь навечно, и вот за что. При разделе земли ударил деда тростью по лицу богатый сосед, брызнула кровь. Дед ударил в ответ, да с такой силой, что обидчик замертво свалился с ног. В Сибирь следом за кандальниками ехала на одноконной подводе и жена деда с детьми. Построили они на Войлочной улице дом, стоящий до сих пор, живут Ростовцевы большой семьей, имеют на дворе, кур, баранов, поросят. Но особенной гордость Юрия Михайловича – двухлетний чистокровный рысак Розан, купленный жеребенком на ипподроме. Дед, ставший в Томске каменщиком, удивлялся всю жизнь: «Кто же это додумался ссылать в Сибирь? Да тут земли сколько хочешь — столько и засевай! Тут жить да радоваться».

Улица Войлочная заимка короткой змейкой свернулась на бугре, проезжая часть её асфальтирована, движения транспорта по ней нет совершенно, и традиционно сложилось, что стала улица продолжением всех расположенных на ней дворов. Тут и дрова рубят, укладывая вдоль палисадников, и только что накопанную картошку сушат, и ребятишки грают. Все соседи дружные, приветливые, просто благодать.

— Ну, так не всегда было, — вспоминает Михаил Лаврентьевич Григорьев. — Войлочная заимка в старой книге «Томские трущобы» названа воровским притоном. Были тут дома владельца Бабинцева, где и квартировались воры. Я еще помню, как в начале тридцатых годов собрались в солнечный день на лужайке «специалисты» по квартирным кражам, карманники, «гастролеры», промышлявшие в других городах. Играли в карты, делились опытом.

Мы, дети, все видели и слышали. В семье профессиональных карманников рос мальчишка, имевший кличку «Сися». Так родители с раннего детства перетягивали ему кисть правой руки тугим жгутом. Ладонь у него сформировалась очень узкой. пальцы -длинными. Уже была определена для «Сиси» воровская специализация. Но однажды все воровские семьи были арестованы и вывезены с Войлочной заимки в неизвестном направлении.

— Вот тут, против нас, стоял один из домов Бабинцева, — показывает Николай Тихонович Бубников, — так, когда его ломали, человеческие кости находили, черепа.

— Ещё был подземный ход к Ушайке, — вступает в разговор Мария Михайловна Гринькова. — Тут такие бандюги жили — страсть!

Старики сидят на лавочке, греются на осеннем солнышке, вместе им 159 лет, трудились всю жизнь, всем довольны, хотя нет на этой улице ни центрального отопления, ни канализации. Зато есть свои огороды, георгины в палисадниках, петушиное пение на заре.

— Я даже не представляю, лак это можно жить не в своем доме, — говорит Любовь Михайловна Ростовцева. — Наше хозяйство еще от дедов, тут настолько все родное, что пересели нас — помрем!

Вот какой заповедный уголок сохранился почти в самом центре нашего города исторического.

Э. Стойлов